Андрей

Некоторые особенности русской национальной правозащитности
Занятная штука – русский язык. Михайло Василич Ломоносов говорил про него так: «Карл V, римский император, говаривал, что ишпанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с неприятелем, италианским с женским полом говорить прилично, но если бы он российскому языку был искусен, то к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашёл бы в нём великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того богатство и сильную в изображении краткость греческого и латинского языка».

Державин говорил, что «язык всем знаниям и всей природе ключ».

Наш язык – ключ к пониманию нами сути вещей. Ключ к нашей национальной психологии и памяти. Наш язык – ключ к тому, как нас воспринимают другие народы, с чем мы у них ассоциируемся. Так, мы обогатили французский язык словом «березина», обозначающим отчаяние и обречённость – примерно такие, как те, что испытывала армия Наполеона, отступая через реку Березина. Это сильнее, чем «ватерлоо» – банальное поражение. Мы поделились с немцами словом «Сталинград». «Это был полный Сталинград», – говорит немец, когда ему нужно сказать что-то вроде нашего нецензурного «п…ц». Это мы дали миру такие слова, как «космонавт» (хорошее и правильное) и «интеллигенция» (синоним «п…ц»).

Нам есть чем гордиться перед мировой лингвистикой.

Странные вещи происходят иногда в русском языке с иностранными словами. В русском сознании они иногда приобретают самые неожиданные значения. Вот, к примеру, польское слово «гонор», которое у самих поляков имеет то же значение, что и у нас слово «честь», в русском языке, приобрело значение чувства собственной важности, распухшей до размеров, пригодных для помещения в кунсткамеру. Это говорит нам о фундаментальной разнице в том, как русские и поляки понимают конкретное содержание слова «честь». Отечественная Война 1812 года превратила такие благородные и сердечные французские слова, как «шевалье» и «шер ами», в «шваль» и «шаромыжник», что много говорит нам о русском народном восприятии этих самых «шевалье» и «дорогих друзей».

Современная история русского разговорного языка также не бедна на неологизмы. Вот, например, хорошее философское слово «либерал» внезапно вступило в русском сознании в связь со словом «педераст», и в русский язык вышёл новый языковой феномен – «либераст». Или вот выражение «жить не по лжи», запущенное в обиход Солженицыным и подхваченное его последователями, через некоторое время его применения к согражданам вдруг приобрело значение «бессовестно лгать с целью вынудить народ на вредные для себя поступки».

«Демократ» превратился в «дерьмократа».

Ну, и полная катастрофа – я бы даже сказал, что полный Stalingrad – произошёл с таким словом, как «правозащитник». В последние двадцать лет правозащитник в российском сознании обрёл черты эсэсовца, безжалостно уничтожающего всё русское и живое – но не в газовых камерах, а посредством применяя к соотечественникам самых последних версий Идеалов и Ценностей, а также Прав Человека. В письменном варианте это слово стали писать как «правозаshitник» – как бы слегка намекая на некоторую неаппетитность и нерусскость содержания понятия.

Но, может быть, народ несправедливо суров к живущим не по лжи правозащитникам, либералам и демократам?

Давайте проверим это на примере самого главного правозащитника и демократа нашей страны, автора фразы «Демократия – есть диктатура настоящего демократа» – председателя совета по правам человека при Президенте России Михаила Александровича Федотова и его подельника  Сергея Александровича Караганова.

Я уже поминал этих двух почтенных мужей на этом сайте в связи с затеянной ими программой по десталинизации сознания россиян, суть которой практически полностью укладывается в стихотворение, помещённое в эпиграфе к данной статье.